-- Я и была... одно время.

-- Ладно, забудем об этом. Нет, я не сержусь на тебя, Би. И даже желаю тебе счастья. Но ты была здорово уверена в моей реакции.

-- Мне так жаль...

-- Только не забывай, что я всегда позволял тебе решать. Всегда.

А про себя -- этого экран показать не мог -- он подумал: "Позволял? Я этого хотел. Насколько легче было оставлять решения ей. Да, характер у нее властный, а я, пожалуй, полная ее противоположность. Вот и еще раз все закончилось. Всегда одно и то же. Всегда кто-нибудь стоял надо мной, и я всегда чувствовал, что так или иначе должен подчиняться. Вандерман... эта его самоуверенность и дерзость... Он кого-то мне напоминает. Я был заперт в каком-то темном месте и чуть не задохнулся... Забыл. Кто же это... Отец? Нет, не помню. Но такой уж была моя жизнь. Отец вечно шпынял меня, а я мечтал, что однажды смогу делать все, что захочу... Но это так и не сбылось. Теперь уже слишком поздно, он давно мертв.

Он всегда был уверен, что я ему поддамся. Если бы я хоть раз взбунтовался...

Каждый раз кто-то запихивает меня куда-то и закрывает двери. И я ничем не могу себя проявить, не могу показать на что способен. Показать себе, Би, отцу, всему миру. Если бы я только мог... я хотел бы втолкнуть Вандермана в какое-нибудь темное место и захлопнуть дверь. Темное помещение, похожее на гроб. Приятно было бы сделать ему такой сюрприз... Неплохо бы убить Эндрю Вандермана".

-- Ну, вот и начало мотива, -- заметил социолог. -- Правда, многие переживают разочарование в любви, но не совершают из-за этого убийства. Поехали дальше...

-- По-моему, эта Би привлекала его потому, что он хотел, чтобы кто-то им управлял, -- сказал инженер. -- Он уже давно сдался.

-- Да, пассивное сопротивление.

Проволочные катушки аппарата закрутились, и на экране появилась новая сцена. Разыгрывалась она в баре "Парадиз".

Где бы ни садился человек в баре "Парадиз", опытный робот мгновенно анализировал его фигуру и черты лица, после чего включал освещение такой интенсивности и окраски, чтобы подчеркивало лучшие его черты. Это место было популярно у деловых людей -- мошенник мог показаться здесь честным человеком. Часто сюда заглядывали женщины и те звезды телео, чья слава медленно, но верно уходила в прошлое. Сэм Клэй напоминал молодого аскетичного святого, а Эндрю Вандерман выглядел благородно и вместе с тем угрюмо, словно Ричард Львиное Сердце, дарующий свободу Саладину с полным сознанием неразумности своего поступка. Noblesse oblige[6], казалось, заявляла его сильная челюсть, когда он поднимал серебряный графин и подливал себе в бокал. В обычном освещении Вандерман немного напоминал симпатягу-бульдога. Лицо у него постоянно, а не только в "Парадизе", было красным. Явный холерик.

-- А что касается нашей дискуссии, - заметил Клэй,-- то вы можете идти в...

Остальное заглушила громкая музыка из музыкального автомата, игравшего роль цензора.

Ответ Вандермана услышать не удалось, поскольку музыка заиграла громче. Освещение быстро изменилось, чтобы скрыть румянец на его лице.

-- Этого цензора очень легко перехитрить, -- заметил Клэй. -- Он настроен на распространенные оскорбительные слова, а не на сравнения. Если я скажу, что ваш отец был бы очень удивлен, увидев набор ваших хромосом... Слышите? -- Он оказался прав, музыка оставалась тихой.

Вандерман сглотнул слюну.

-- Успокойтесь, -- буркнул он. -- Я понимаю, что вы взволнованы. Прежде всего я должен сказать...

-- Hijo[7]...

Однако цензор владел испанским языком и избавил Вандермана от очередного оскорбления.

-- ...что предлагаю вам работу, потому что считаю вас весьма способным человеком. У вас большие возможности. И это не взятка, этичные дела не имеют с этим ничего общего.

-- Только то, что Би была моей девушкой.

-- Клэй, вы что, пьяны?

-- Да, -- ответил Клэй и запустил свой бокал в лицо Вандермана. Музыкальный автомат очень громко заиграл Вагнера. Когда через несколько минут прибежали официанты, Клэй лежал на полу окровавленный, с разбитым носом и фонарем под глазом, а Вандерман растирал костяшки пальцев.

-- Вот тебе и мотив, -- заметил инженер.

-- Верно. Но почему Клэй ждал полтора года? И вспомни, что случилось позднее. Интересно, не был ли сам акт убийства символическим. Если Вандерман был для Клэя символом, скажем, деспотического, репрессивного общества, как целого, если он представлял собой синтетический образ этого общества... впрочем, нет, вздор. И все-таки Клэй явно хотел что-то доказать самому себе. Попробуй теперь прыгнуть вперед. Я хочу увидеть это в хронологическом порядке, а не наизнанку. Какой следующий эпизод?

-- Очень подозрительный. Клэй дал выпрямить себе нос и пошел смотреть процесс об убийстве.

Он думал: "Я не могу дышать, здесь слишком много людей. Запертый в ящике, в шкафу, в гробу, безразличный людям, сидящим на скамье присяжных. Что бы я сделал, если бы сидел на скамье подсудимых, как этот тип? Что если меня приговорят? Это испортит все. Еще одно темное помещение... Если бы я унаследовал нужные гены, то мог бы побить Вандермана, но меня слишком долго терроризировали.

Я до сих пор помню ту песенку:

Он вырвался из стада, и шеф сказал: убей.

Я дал ему сковородой, и все сошло о'кей.

Убийственное оружие, которое, как правило, не считается опасным. Но если им можно убить... Нет, Око обнаружит. В наше время нельзя скрыть ничего, кроме мотива. А если применить обратный ход? Допустим, я спровоцирую Вандермана, чтобы он бросился на меня с чем-то вроде сковороды, чем-то, неопасным по его мнению, но что вполне может обернуться смертоносным оружием..."

Процесс, который смотрел Сэм Клэй, был довольно скучным. Один человек убил другого. Адвокат утверждал, что убийство совершено неумышленно и что в данном случае можно доказать лишь нарушение личной неприкосновенности или, в худшем случае, преступную небрежность, причем эту последнюю следует признать высшей силой, а факт, что обвиняемый наследовал состояние покойного, вложенное в марсианскую нефть, ничего не меняет. Защита ссылалась на временную невменяемость.

Обвинитель представил записи, показывающие, что произошло перед убийством. Жертва и вправду не скончалась от удара, а была лишь оглушена. Однако произошло это на пустынном пляже, и когда начался прилив...

"Высшая сила", -- твердил адвокат.

Потом экран показал обвиняемого, который за несколько дней до преступления просматривал в газете график приливов и отливов. Кроме того, он загодя посетил место преступления и спросил какого-то прохожего, много ли народу бывает на пляже. "Где там, -- ответил тот, -- как зайдет солнце, никого тут не бывает. Слишком холодно становится. Вам я тоже не советую здесь сидеть. Вечером слишком холодно для купания".

Одна сторона защищала принцип actus non facit reum, nisi mens rea (действие не означает вины, если не было преступного намерения), вторая -acta exteriora indicant interiora secreta (намерение следует оценивать по поступку). Основные принципы римского права продолжали действовать, правда, лишь до определенного предела. Прошлое каждого человека оставалось неприкосновенным при условии -- здесь-то и была зацепка, -- что человек этот обладал несомненными гражданскими правами. Но гражданин, обвиненный в тяжелом преступлении, автоматически терял свои права до тех пор, пока не будет установлена его невиновность.

Кроме того, во время процесса нельзя было представлять улики, полученные с помощью исследования прошлого, если не было доказано, что они прямо связаны с преступлением. Каждый гражданин имея право защищаться от заглядывания в его личную жизнь и терял его только в случае обвинения в серьезном преступлении. Но даже тогда полученные доказательства можно было использовать лишь в связи с конкретным обвинением. Разумеется, существовали всевозможные крючки, но теоретически никому не грозило подглядывание, пока он не нарушал закона.